На свой день
ангела Юрка стоял в монастырском храме и молился.
Сколько здесь было людей! «Хорошие люди»,
– думал Юрка, с умилением разглядывая цветастые
платочки, бороды, детей на руках, георгиевские ленточки,
улыбки и свечи вокруг. За этими благочестивыми мыслями
Юрка увидел соседа по келье – привратника Димитрия.
В отличие от него, гологубого, у Димитрия была большая
окладистая борода. На нем пятнистый военный комбинезон, у
пояса четыре пары четок, чтобы заниматься Иисусовой
молитвой. Он жил при монастыре почти восемь лет и
пользовался у трудников непререкаемым авторитетом. Когда
духовник монастыря схимник батюшка Серафим шел после
службы в келью, именно Димитрий охранял его от назойливых
просителей и многочисленных паломников. Свои обязанности
он выполнял решительно и жестко, даже у детей не было
шансов приблизиться к старцу. В трапезной опоздавшей
братии он молча указывал на приказ наместника, где черным
по белому было написано, что опоздавшие не благословляются
к братскому столу, и выставлял их на улицу. Когда Димитрий
не занимался кипучей деятельностью в привратницкой, где
считал своим долгом познакомиться или хотя бы обменяться
телефонами с новыми паломниками, то проводил время в храме
в благочестивых беседах с молодыми алтарниками.
Монахов он любовно называл на ты и знал о жизни монастыря
больше, чем настоятель. Хотя с Юркой они были ровесниками,
к нему Димитрий относился с отеческой теплотой.
Во время обязательного христосования, открывающего истинную глубину труднического духовного братства, Юрка случайно опустил глаза и вдруг увидел на брате Димитрии свои любимые кроссовки. Удобные легкие замшевые кроссовки были его единственной приличной обувью, в то время как у брата было множество самой разной обувки, вроде «Baldinini» и «J.M.Weston» от многочисленных друзей и благотворителей монастыря.
Не то чтобы Юрке было жалко – но зачем? Ладно бы, нечего было надеть – так ведь есть! Юрка, стоя в стоптанных старых сапогах, в которых ходил на послушание, смотрел на свои единственные кроссовки на ногах у брата Димитрия, и благочестивые мысли в голове быстро улетучивались, оставляя место другим – коротким и злым. Ему вдруг невыносимо захотелось взять старожила обители за рукав, вывести на паперть и навалять хороших тумаков.
Юрка умел драться, хотя и не любил, но если было нужно, особо не церемонился. «Сейчас нужно», – подумал он и уже был готов вытащить обидчика за шиворот из храма. Хотя… Выглядело бы это совсем некрасиво. И из монастыря бы его после такого точно выгнали, и тогда прощай духовная жизнь и общение со старцем Серафимом. И вообще, неужели какие-то кроссовки, пусть даже удобные и любимые, могут лишить его душевного мира и привести к осуждению брата во Христе? А как же заветы отцов? А как же «отдам последнюю рубаху»? А как же «положу голову спящего брата себе на колени и упокою его»?..
А ведь как всё хорошо было… пока брат Димитрий кроссовки не взял. И на полунощницу стал без будильника вставать. И послушание на огороде уже нравится. И с товарищами по келье подружился. И тут на тебе, приехали…
«Отдам, – словно бы разговаривая с кем-то чужим, тоскливо думал Юрка. – После службы подойду и отдам! Плевать на кроссовки! Вообще всё раздам! Себе возьму какую-нибудь никому не нужную рвань и стану в ней ходить. Смиряться буду. И на ужин не пойду!»
«А этот козел бородатый кинет их в угол и через минуту забудет. Как же всё это неправильно, как сложно всё!» Юрка представил, как он идет в грязной заношенной одежде, и вздохнул. «Вот ведь гадина! Какая же я жадная и лукавая гадина! Не могу даже от каких-то поганых кроссовок отказаться! Лицемер и тряпка! Православный лицемер и православная тряпка!»
За этими мыслями Юрка не заметил, как закончилась служба и все стали подходить ко кресту. Выходя из храма, он увидел размахивающего руками Димитрия в окружении доверчивых трапезников. Всё правильно. Скоро обед, и значит, в тарелке у Димитрия будут самые большие и вкусные куски. А ему, Юрке, опять вкусного не достанется.
Юрка сжал кулаки и спокойно пошел к смеющимся трапезникам. Думать о хорошем больше не хотелось. Он решительно взял Димитрия за рукав и, стараясь не глядеть в глаза, чтобы противник ни о чем не догадался, потащил его из толпы. Его взгляд упал на кроссовки, которые он только вчера привел в порядок, и вдруг увидел на них узкую серую полосу. На его «Скейчерсах» никакой полосы не было. Это были совсем другие кроссовки. Очень похожие, но другие. Словно во сне, Юрка медленно поднял глаза и встретился с вопросительным взглядом брата Димитрия. Безжизненными губами он тихо прошептал:
– Помнится, ты говорил, что знаешь охранников в Покровском у матушки Матроны. Может, съездим? Если что, я плачу.
Во время обязательного христосования, открывающего истинную глубину труднического духовного братства, Юрка случайно опустил глаза и вдруг увидел на брате Димитрии свои любимые кроссовки. Удобные легкие замшевые кроссовки были его единственной приличной обувью, в то время как у брата было множество самой разной обувки, вроде «Baldinini» и «J.M.Weston» от многочисленных друзей и благотворителей монастыря.
Не то чтобы Юрке было жалко – но зачем? Ладно бы, нечего было надеть – так ведь есть! Юрка, стоя в стоптанных старых сапогах, в которых ходил на послушание, смотрел на свои единственные кроссовки на ногах у брата Димитрия, и благочестивые мысли в голове быстро улетучивались, оставляя место другим – коротким и злым. Ему вдруг невыносимо захотелось взять старожила обители за рукав, вывести на паперть и навалять хороших тумаков.
Юрка умел драться, хотя и не любил, но если было нужно, особо не церемонился. «Сейчас нужно», – подумал он и уже был готов вытащить обидчика за шиворот из храма. Хотя… Выглядело бы это совсем некрасиво. И из монастыря бы его после такого точно выгнали, и тогда прощай духовная жизнь и общение со старцем Серафимом. И вообще, неужели какие-то кроссовки, пусть даже удобные и любимые, могут лишить его душевного мира и привести к осуждению брата во Христе? А как же заветы отцов? А как же «отдам последнюю рубаху»? А как же «положу голову спящего брата себе на колени и упокою его»?..
А ведь как всё хорошо было… пока брат Димитрий кроссовки не взял. И на полунощницу стал без будильника вставать. И послушание на огороде уже нравится. И с товарищами по келье подружился. И тут на тебе, приехали…
«Отдам, – словно бы разговаривая с кем-то чужим, тоскливо думал Юрка. – После службы подойду и отдам! Плевать на кроссовки! Вообще всё раздам! Себе возьму какую-нибудь никому не нужную рвань и стану в ней ходить. Смиряться буду. И на ужин не пойду!»
«А этот козел бородатый кинет их в угол и через минуту забудет. Как же всё это неправильно, как сложно всё!» Юрка представил, как он идет в грязной заношенной одежде, и вздохнул. «Вот ведь гадина! Какая же я жадная и лукавая гадина! Не могу даже от каких-то поганых кроссовок отказаться! Лицемер и тряпка! Православный лицемер и православная тряпка!»
За этими мыслями Юрка не заметил, как закончилась служба и все стали подходить ко кресту. Выходя из храма, он увидел размахивающего руками Димитрия в окружении доверчивых трапезников. Всё правильно. Скоро обед, и значит, в тарелке у Димитрия будут самые большие и вкусные куски. А ему, Юрке, опять вкусного не достанется.
Юрка сжал кулаки и спокойно пошел к смеющимся трапезникам. Думать о хорошем больше не хотелось. Он решительно взял Димитрия за рукав и, стараясь не глядеть в глаза, чтобы противник ни о чем не догадался, потащил его из толпы. Его взгляд упал на кроссовки, которые он только вчера привел в порядок, и вдруг увидел на них узкую серую полосу. На его «Скейчерсах» никакой полосы не было. Это были совсем другие кроссовки. Очень похожие, но другие. Словно во сне, Юрка медленно поднял глаза и встретился с вопросительным взглядом брата Димитрия. Безжизненными губами он тихо прошептал:
– Помнится, ты говорил, что знаешь охранников в Покровском у матушки Матроны. Может, съездим? Если что, я плачу.