День, когда преклонились Небеса...

  Без вести пропавший. Художник: Андрей Горский. 1946 г.

Вспоминаю День Победы 1990-х. Екатеринбург. У меня был обычный рабочий день редактора газеты. Я опаздывал на какую-то встречу. Путь лежал через главную площадь города – площадь Пятого года. Там шел праздничный парад. Ветераны, школьники с цветами, колонны бронетехники. Но меня это не интересовало. Меня интересовала встреча, на которую я опаздывал. А еще то, что придется обходить. К счастью, удостоверение было в кармане, и меня пропустили за оцепление. Я шел кратчайшим путем за трибуной, где в это время губернатор, мэр и другие официальные лица поздравляли собравшихся с Днем Победы. И там я наткнулся на солдат из оцепления, которые пили водку из кружки по кругу. Одному стало плохо, и он упал прямо на грязную брусчатку. Его товарищи стали над ним хохотать, покачиваясь на нетрезвых ногах и не собираясь помогать ему встать. Рядом веселые упитанные мужички, громко обсуждавшие футбол, тоже стали смеяться над незадачливым солдатиком. Шофер какого-то начальника жаловался товарищу, что придется торчать на работе до вечера. Потому что будет возить начальника по банкетам, и придется сидеть в машине. И никаких тебе фронтовых ста граммов!
Протискиваясь через толпу, я вдруг наткнулся на ветерана в старом выцветшем, когда-то зеленом плаще с орденами. Он стоял, не замечая ничего вокруг, смотрел на проходящую колонну танков и плакал. И тут меня как током ударило. Так стало стыдно, что в глазах потемнело. Что я куда-то бегу, и пьяный солдатик валяется на брусчатке, у мужичков футбол, и шоферу не выпить, а этот дед кровь за нас проливал…
И я ведь не в капусте родился. Оба моих деда тоже на той войне воевали. И вернулись героями и инвалидами.

Дед Витя

Когда началась война, деду по материнской линии, деду Вите, было меньше семнадцати. Отец и старший брат, дядя Коля, ушли на фронт. Мать строго запретила ему даже думать о том, чтобы воевать. Он был за старшего, она поставила условие: обеспечить семью пропитанием (тетя Миля только родилась, тете Шуре было четыре, а тете Марии семь). Они жили бедно, и если что, просто умерли бы с голоду. Дед устроился в колхозе помощником на комбайне. Их бригада работала день и ночь, и за перевыполнение нормы им давали зерно на руки. Ударным трудом он сумел заработать пол-амбара зерна, потом подделал свидетельство о рождении, приписав пару лет, и ушел бить фашистов. Совершеннолетие он встретил на передовой. После взрыва бомбы его тяжело ранило, он стал инвалидом. Отлежал в госпитале, подлечился, окончил школу сержантов-минометчиков и снова пошел бить врага. Воевал в Восточной Пруссии, брал Кенигсберг. Помню, когда я был маленьким, он давал мне трогать осколок немецкой гранаты над бровью, который врачи побоялись удалять, и он остался у деда на всю жизнь. Дед приходил к нам в школу, и мы всем классом смотрели его ордена и трогали осколок. Дед по отцовской линии, грузин деда Миша, ушел на войну по мобилизации. В первый же год во время выхода из окружения был тяжело ранен и попал в плен. Сначала его отправили в Польшу, на завод. Откуда он через полгода устроил побег. Его поймали. Вывезли в Италию на какую-то ферму. Он снова бежал. Его поймали. И отправили в концентрационный лагерь в Германию. До лагеря он не доехал и снова бежал. Дед вернулся домой после Победы, когда на него уже пришла похоронка. Где-то в Европе он угнал отличную пару породистых лошадей с повозкой на рессорах и с резиновыми колесами. На этой повозке он и вернулся домой. Сразу поехал к своей возлюбленной, с которой познакомился до войны, моей бабушке Тамаре. «Где, – говорит, – моя невеста? Заберу ее!» Родители спрашивают: «А где жить будете?» Он им: «Это наше дело». И забрал бабушку. Дед выкопал в лесу землянку, и пока строил дом, они с бабушкой жили в этой землянке. Дед рубил в лесу дрова и возил их на повозке в Тбилиси. Ну, и на разные стройки подряжался. Ему тяжело было работать – в плену его за побеги пытали, и у него на обеих руках мизинцы и безымянные пальцы остались на всю жизнь парализованные. У деда даже кличка была такая – «Рак». У него были врожденные способности к языкам. Дед говорил на немецком, итальянском и польском, и, когда я приезжал, проверял мои знания по иностранному. Всю жизнь проработал в больнице простым санитаром. Я помню, как я гордился, что у меня такие деды.
Чтобы свалить дерево, у него рубят корни. Чтобы уничтожить народ, у него отнимают память и его историю. Народ, забывший свою историю и своих предков, – мертвый народ, обреченный на вырождение.
И в России 1990-х гордиться своим прошлым стало стыдно. Стараясь понравиться нашим новым заокеанским друзьям, мы стали за свое прошлое извиняться. Наше великое героическое прошлое, политое кровью наших предков, выкованное их несгибаемой волей и вскормленное самоотверженным и боголюбивым русским духом, вдруг стало позором и проклятием, от которого мы спешили поскорей освободиться. Какие еще Дмитрии Донские, Суворовы и Кутузовы? Все это бабушкины сказки! Простите нас! Какой еще народ-освободитель и народ-защитник? Разве Россия и Советский Союз кого-нибудь защищали и спасали? Конечно, вы правы, это все бабушкины сказки! Простите нас! Мы тупые пьяные русские Иваны с балалайкой и капустой в бороде, готовые на все, лишь бы нас пустили на порог этого сверкающего нового мира! Доверчивые, наивные, простодушные дети, оказавшиеся в публичном доме вместо новогоднего бала…
Стараясь поскорее освободиться от прошлого, мы выбросили День Победы вместе с другими советскими праздниками и коммунистической идеологией. Я хорошо помню, как ордена и медали героев войны продавались на рынках вперемешку с китайскими носками и поддельным спиртом. Как грабили и убивали стариков за квадратные метры их одиноких квартир. Как некогда богатая процветающая страна, словно нищенка, стала выпрашивать гуманитарную помощь. Помню, однажды в наборе этой помощи с одноразовой американской посудой оказались немецкие бинты с фашистской свастикой времен Второй мировой. Это были хорошие, немного пожелтевшие от времени, аккуратно упакованные бинты, которыми аккуратные немецкие оккупанты бинтовались, когда их били наши неаккуратные деды. 30 миллионов наших дедов сошли в могилы, чтобы мы могли бинтоваться этими фашистскими бинтами. И если кто-то захотел бы унизить нас больше, он бы не смог. Дальше только ад.
Но на краю пропасти мы очнулись. Заглянув в самую бездну, мы встали с колен и начали восстанавливать свой разграбленный и оскверненный дом. Начали с главного: вернули иконы в красный угол и достали дедовы ордена. Начали восстанавливать храмы и вспоминать великое прошлое, которое чуть не потеряли.
За всю историю человечества никто, ни один народ так собой не жертвовал, как русские в той войне. Чтобы так – весь народ, как один человек, не жалея живота своего и до полной Победы. На великую жертву способно великое сердце, и это было сердце наших дедов. Русские в той войне были тверже железа и сильнее смерти. Когда в 14 лет я читал Константина Симонова про битву под Москвой, про десятки снарядов на каждый метр, про раскаленный от взрывов воздух, про птиц, сгоравших на лету, про железо, которое плавилось, текло и горело, у меня руки тряслись, я уснуть не мог. Дед рассказывал, как воют немецкие мины, когда ты сидишь в окопе. Воют – значит не страшно, значит не в тебя. Как во время штыковой атаки убитый пулей солдат продолжал бежать, пока не повисал на колючей проволоке. Как деда контузило и посекло осколками от снаряда, и он три дня лежал, ожидая санитаров. Потом деду сделали несколько операций, он почти год пролежал в госпиталях, стал инвалидом, но как выписался, снова попросился на фронт. Я слушал и плакал навзрыд.
Помню, потом, когда я попросил ребят написать что-нибудь ко Дню Победы, очень боялся получить школьное сочинение на заданную тему. Зря боялся. Ребята сделали интервью со школьниками военных лет, ушедшими на войну, и своими сверстниками, которым были заданы те же вопросы, что и ветеранам. Они хотели знать, как деды сумели победить. Потому что «это ведь наша история» и «мы были бы с ними почти ровесниками», «а мы бы смогли?» С горящими глазами мои ученики наперебой рассказывали, как ходили к ветеранам домой, как напросились в гости до вечера, и сбегали за тортом, и слушали, слушали, слушали…

Старший брат Руслан открывает Парад Победы

И был в моей жизни другой День Победы. И снова в Екатеринбурге. Ярко светило солнце. Навстречу шли счастливые люди с детьми и цветами. Все кругом улыбались. И я тоже улыбался. Я спешил на площадь Пятого года, чтобы успеть к параду. Его открывал мой старший брат Руслан, он первым должен был пройти по площади на виду всего города. И я гордился своим братом. Махал цветами и фотографией деда и кричал: «Ура!» Дед смотрел на нас с Неба и радовался. Все радовались.
А после парада мы с братом и его курсантами поехали в госпиталь ветеранов на Широкой речке. Там мы поздравляли героев Великой Отечественной войны и дарили подарки. А потом я пошел в больничный храм и поставил свечи за деда, за ветеранов, за тех, кто не вернулся, за своего старшего брата и всех российских курсантов. Потому что это Великий День. День, когда преклонились Небеса и мы победили.

Денис Ахалашвили